Мечеть в Сараеве, где стрелки на часах Магометанское показывают время, Где птицы тюркские — в славянских голосах, Где Бог обозначает племя, Где ангелы грустят на разных небесах.
Улыбка юная монаха-босняка И феска плоская печального сефарда. Народы сдвинулись, как скалы и века, И серафимский запах нарда Волна Авзонии несет издалека.
Одежда, говоры, базары и дворы Здесь дышат нацией, повсюду вавилоны, Столпотворения последние костры. Иль не един разноплеменный Сей мир, и все его двуногие миры?
На узкой улице прочел я след ноги Увековеченный, — и понял страшный принцип Столетья нашего, я услыхал шаги И выстрел твой, Гаврила Принцип, Дошедшие до нас, до тундры и тайги.
Когда в эрцгерцога ты выстрел произвел, Чернорубашечный поход на Рим насытил Ты кровью собственной, раскол марксистских школ Ты возвестил, ты предвосхитил Рев мюнхенских пивных и сталинский глагол.
Тогда-то ожили понятие вождей, Камлание жреца — предвиденья замена, Я здесь в Сараеве, почувствовал больней, Что мы вернулись в род, в колено, Сменили стойбищем сообщество людей…
Всегда пугает ночь, особенно в чужом, В нерусском городе. Какая в ней тревога! Вот милицейские машины за углом, Их много, даже слишком много, И крики близятся, как равномерный гром.
Студенты-бунтари нестройный режут круг Толпы на площади, но почему-то снова К ней возвращаются. Не силу, а недуг Мятежное рождает слово, И одиноко мне, и горько стало вдруг.
1968