Читать стихи Натальи Астафьевой
В каких таких краях,
снегами заметенных,
на райских островах,
на карту не внесенных,
или в лесах глухих,
сомкнувшихся стволами,
живет мой лучший стих,
как птица под ветвями?
Пойду, уйду в леса
и буду слушать стоны
сосны
и голоса
сорок,
синичьи звоны,
распознавать дроздов
пронзительные крики –
уйду из городов
весною в лес великий
1993
[...]
Ты
человек с маленькими злыми глазами
и низким,
разрезанным жесткой морщинкой лбом.
А ты мне так долго
казался небом над нами
и лесом,
который шумит, не смолкая, кругом.
А теперь ты сидишь, ходишь —
и я различаю
твою подпрыгивающую походку
и твой мешковатый пиджак…
Что мне делать с тобой,
с этим новым, —
не знаю…
А эти стихи я пишу просто так.
1953
Я положила на ладонь свои стихи.
Грамм двести будет в них, пожалуй. Это вес
моей несбывшейся любви, моей тоски,
мой на тебя недорогой бумажный крест.
1948
Опрокинули фары
на потолок бульвары,
и над твоей кушеткой
перебегают ветки.
А ты спишь как убитый,
чай на столе недопитый,
ночь загляделась в кружку,
встречному голову вскружит,
подойдет к любому,
обоймет с любовью.
Нежность недорого стоит,
Когда и с этой и с той!
Я знала с первого вечера:
ты лишь случайный встречный.
Стихи не тебе писала,
в косы цветы не вплетала,
как уходила – так забывала.
1946
Дождевые тучи
снова
налетели в небо чистое,
словно птицы бестолковые,
синеперые,
голосистые.
Речка вся в гусиной коже.
Холода.
Октябрь месяц.
Смят травы намокший ежик.
В поле грязь ногами месишь.
Хлеб убрали.
В поле голо.
Луговые травы скошены.
У дороги
мокнет колос,
как воробышек взъерошенный.
1993
И привыкаешь понемногу
к тому, что новая страна.
Но почему твой облик новый
любить и славить я должна?
Киоски с импортной дешёвкой,
в которых дрянь или старье,
что нам сплавляет Запад ловкий
за лес и ценное сырье;
твоих внезапных нуворишей
на иномарках модных фирм,
и беспардонность власти высшей,
заполонившей весь эфир;
и жалких интеллектуалов,
кормящей власти льстивых слуг;
твоих несчётных генералов,
твоих чиновников-ворюг;
и тех, кто продаёт иконы
и недр бесценный изумруд,
и тех, чьей волей за кордоны
твой газ и нефть рекой текут;
твоих красоточек с крестами
на голой напоказ груди,
и столбовых партийцев в храме
всех верующих впереди;
глаза без веры и надежды
твоих надорванных старух,
и трёхэтажные коттеджи
среди униженных халуп;
и бедняков долготерпенье,
их летаргический столбняк,
и в смертном утреннем похмелье
шатающихся доходяг;
и переполненные тюрьмы,
где пропадают ни за грош;
и нож в руке, и взгляд угрюмый,
и речи, полные угроз;
твои бредовые идеи,
как вырваться из пут судьбы,
больные крики о евреях,
портрет вождя поверх толпы;
твоих парней чернорубашных,
твоих наёмников-убийц;
самоубийц синюшных, страшных,
убожество твоих больниц;
и запустенье бедных кладбищ,
и похороны без гробов,
и то, что ты могилы грабишь,
выкапываешь мертвецов…
Я не люблю тебя такую,
ты ненавистна мне такой.
Но, проклиная и бунтуя,
скорблю и плачу над тобой.
1993
Лес в октябре…
Кто тебя выскажет?
Ели,
тяжелые, влажные…
Из-за ствола
боком белка выскочит,
непугливая, важная.
И осины,
до того золотые,
и поляны,
до того красные,
и небеса до того голубые,
бездонные, гулкие, ясные!
1993
Лето…
Знаешь, что такое лето?
Это — когда двое на порог,
спрячут вдруг ленивым взмахом
веток
веки с солнцем под один платок.
Это — когда скинуть неохота
зайчика с пригретого плеча.
Это запах клевера и пота.
Это золотая алыча.
Это соты солнечного меда.
Это треск кузнечиков окрест.
Это — когда на съеденье отдан
комарам
поросший мохом лес.
Это яркое цветенье юбок.
Это горы хлеба впереди.
Это мальчик,
голенький, беззубый,
у румяной бабы на груди.
1993
Любуюсь на костел, на церковь, на мечеть,
присяду у костра и буду руки греть,
попотчуют чайком смородинного цвета…
Ах, как мне хочется, чтоб не кончалось лето!
Лети, моя Земля, зеленая планета!
Пусть Апокалипсис не снится людям впредь.
1993
Менять местами верх и низ?
И там и там — лишь мразь и мерзость.
Что толку правду-матку резать!
Убили веру в коммунизм
и предали уже давно
свободу, равенство и братство…
А мне — не все ли мне равно?
Но —
безумное желанье драться.
1993
[...]
Нализавшись, как скотина,
он лежит у магазина
весь в грязи.
Перебрал и обессилел,
сам себе он опостылел,
бог прости.
— Вас же, мерзкие притворы, —
только щелкнул бы затвором —
всех бы вас!
И подался бы он в горы,
где не сыщут прокуроры,—
на Кавказ.
1993
[...]
Не хватает сил на эту житуху,
столь нелегкую, боже правый.
Режет воды дня, как сонную бухту,
неуклюжий корабль державы.
1993
Принижать до голода,
подавлять до шепота
добываньем золота,
превращеньем в робота.
Страшная, несчастная —
темнотой объятая…
И за то ужасная
выпала расплата.
1993
[...]
С этим миром ласково прощаюсь,
уходя, придерживаю дверь…
Не печалю вас своей печалью,
милы мне и человек и зверь.
1993
Скоро жизнь покатится за край
и – прощай, планета…
Я люблю тебя, земля,
с каждым годом жарче:
облака и тополя
и твоих щенят.
До чего похожи
дети всех пород!
1993
[...]
Такая трудная эпоха!
А я держусь куда как плохо
за дружбу вашу (хватишь сраму!),
за прессу, радио, рекламу,
за мебель, моду и машину,
за нежное почтенье к чину,
за чаепитья, челобитья…
Но жить меня вы не учите!
1993
[...]
Замерла в мёртвом молчанье Москва.
Чем это красное небо чревато?
Слышится частый горох автомата.
От напряженья болит голова.
Вновь колыхание красных знамён.
Полнебосклона в отблесках красных.
Сколько смертей молодых и напрасных!
Кровью весь город ночной озарён.
Смотрит, к экранам припав, полстраны:
сколько погибших мальчишек безвестных!
Порохом пахнет Красная Пресня,
смертным дыханьем гражданской войны.
10 октября 1993
[...]
Долго-долго я жить собиралась,
наслаждаться, пить жизни мед,
но уже эта стерва-старость
подсекает и бьет в живот.
1995
Душа моя так наболела,
что ей уж некуда деваться,
она, как раненое тело,
порой лишь вскрикивает: «Братцы!..»
1994
И пребываю я в покое,
таком большом и сердобольном,
как будто поле вековое,
привыкшее к смертям и войнам.
1994
К жизни спиной повернуться –
лицом к стене.
Стреляют. Снаряды рвутся.
И все по мне.
1994
Меня всё мучает тоска.
Всё не найду успокоенья.
Так до последнего мгновенья
ползут разорванные звенья
раздавленного червяка.
1994
Не осталось старших — скука.
Вместо поколенья — брешь.
Только пуговиц шкатулка,
срезанных с былых одежд.
1994
Раз в год на Девятое Мая здесь ставят цветы.
Вот видишь, вновь кто-то поставил. Пока они свежи.
В сегодняшнем мире циничности и суеты
тех, павших в войну, вспоминают всё реже и реже.
Увянут цветы. Не до мёртвых. Дела у живых.
В делах же, увы, преуспеет кто жёстче, кто прытче.
… Погибли не те, кто погибли, а те, кто о них
теперь вспоминает раз в год, да и то по привычке.
1994
[...]
Стало некуда людям деваться.
Наше время нелепо до смеха.
Тишину расколовшее:
— Братцы! —
от земли отражается эхом.
Одиночество и отчужденье
толп, отталкивающихся друг от друга.
Прут и прут, ничего не жалея.
Горечь, злоба и грубая ругань.
Замороченных и оглуплённых,
вижу их разъярённые лица
и начертанные на знамёнах
невозможности примириться.
1994
[...]
В полдневный жар в долине Дагестана…
Не Дагестана, а Таджикистана,
Абхазии, Осетии, Чечни
с свинцом в груди везде лежат они.
И снится им… Нет, ничего не снится.
И сыновей своих в них не узнав,
отрекшейся империи столица
не видит их в своих бездумных снах.
И разговора нет о них в гостиных
меж дам и веселящихся господ.
А юношей тела лежат в долинах,
и гибнущих ещё не кончен счёт.
И снится мне долина Дагестана…
Не Дагестана, а Таджикистана,
Абхазии, Осетии, Чечни,
где в одиночестве лежат они…
Моим давнишним смертникам сродни.
1994
[...]
Хамелеоны, лицемеры,
их термидоры, их брюмеры,
премьеры, принятые меры,
эксплуатированье веры
наивных и несчастных масс…
И нет на них чумы, холеры,
чтобы от них избавить нас!
1994
Такой стоит тончайший звон в лугах весь день,
как будто на невидимом току
таинственный ведется обмолот,
в стеклянных мелодичных молотилках
проносится мельчайшее зерно,
и тикают, как часики, движки –
кузнечики стрекочут.
Посмотри
на этот луг в июльской пестроте:
ромашек снеговая белизна
и кашка сладкая, и клевер кормовой,
и васильки в овсе вдоль всей дороги.
Там пчелы грузные шевелятся, жужжа,
в желточно-желтых чашечках цветков,
и целый день метелками сухими
колотится высокая трава.
1975